В понедельник прокуратура утвердила обвинительное заключение по делу о смертельном ДТП с участием Михаила Ефремова. Впереди суд, и один Бог знает, какое наказание назначат артисту.
А накануне мы побеседовали о страшной трагедии и, конечно же, о многом другом с ближайшим другом Михаила, его крестным отцом, замечательным артистом Василием Мищенко. Он считает себя неудобным для режиссеров артистом. Однако Олег Табаков, Валерий Фокин, Сергей Соловьев и многие другие брали в работу именно его. Потому что Василий Мищенко ни на сцене, ни на экране не соврет — ни в чувстве, ни в жесте, ни на крупном плане, ни в эпизоде. Да и в жизни он предпочитает некрасивую правду гладенькому глянцу — а это привилегия сильных. Артист, режиссер, продюсер Мищенко отмечает солидную дату — 65 лет.
Предатель и сын предателя
— Василий, ты производишь впечатление человека, который выживет в любых условиях. Одиннадцать лет в театре без ролей — уходишь в кинорежиссуру, где тебя, замечу, никто не ждал, стал продюсером. Редкая сопротивляемость актерского материала. Откуда это качество — из детства?
— Нет, в детстве я жил, а не выживал. Но жили мы бедно, на Дону, в шахтерском поселке Шолоховский, но к Шолохову шахты не имеют никакого отношения.
— Ведь шахтеры в советское время хорошо жили. Разве нет?
— Они-то хорошо жили, только мой папа был предателем Родины.
— В каком смысле?
— Ну, он всю войну провел в концлагере в Германии, в Людвигсбурге. Там и маму нашу встретил — они влюбились, и любовь спасла их. Когда войска второго фронта освобождали лагерь, к нему подогнали два эшелона, и, как мама рассказывала, им всем предлагали на выбор: сесть в вагон, что шел на запад, или в другой — что на восток. Но мама сказала отцу: «Поехали, Костя, домой. Куда ж еще?» Мама уже беременна была моим старшим братом Мишей. Я-то средний, а есть у меня и младшая сестра, живет в Праге, замужем за чехом.
Я иногда фантазировал: а что было бы, выбери они другой поезд и не вернись бы на Дон? Все равно бы мы родились, раз их Господь уберег в этой мясорубке. Отцу ведь в 41-м было 25. Он, молодой необстрелянный танкист, вместе с такими же пацанами, как сам, попал в плен под Белой Церковью. А их генералы сели на маленький самолет и улетели, сказав: «Ждите подкрепления». И они ждали и дождались: наши самолеты сбросили им тюки. «Мы обрадовались, — отец потом рассказывал, — а когда открыли, там только алюминиевые ложки, миски и скобы были. Ни еды, ни топлива, ни боеприпасов». Пацаны эти бились до последнего снаряда и пока хватило топлива, а потом… Ну что говорить: просто сдали армию генералы, предали, кинув в этой мясорубке. Сразу плен, концлагеря… Их миллионы были, что канули в вечность.
— Потрясающая история! Не хочешь фильм про это снять?
— Хочу. У меня и сценарий написан: «Предатель». Так отца называли, когда он вернулся из Людвигсбурга. Судьба меня забросила в этот городок… Не помню, у кого это сказано: «Пуля, убивающая сегодня, убивает поколения». И вот тебе тема: люди, которым не пришлось бросаться на вражеский дзот, водружать флаги над Рейхстагом… Почему они были с клеймом предателей? За что?
Папа рассказывал, как их вели под конвоем, гнали, как скот, — молодых, лысых ребят, рваных, грязных. Посадили прямо на землю в чистом поле — ни воды, ни еды. В сарае стали что-то искать поесть — нашли только кожу коровы, да такую старую, что, видать, еще с довоенного времени. Так они за нее дрались, чтобы урвать хоть кусок и пожевать его. Или доставали из нор сусликов, разрывали их руками — уже не люди, уже как звери были. Каждый думал только о себе: лишь бы выжить.
— Вот и ты, родившийся после войны, через отца своего знаешь о ней страшную правду. Как после такого, после честных книг о войне, которые есть, смотреть новые фильмы про войну? Они же в массе своей — пластмассовые, почти как игра в стрелялки/убивалки, где никого не жалко.
— Знаешь, я стараюсь не смотреть. Когда натыкаюсь на такой «киноботокс», где у снайперши на войне накачанные губы, подведенные глаза, — мне, извини, блевать хочется. И обидно за своих родителей и родителей других ребят, которые положили жизни, молодость свою на алтарь, а мы вот так коверкаем их память. Вот почему мой отец не любил рассказывать о войне: для него это был ад… Сразу начинал запивать и погружался в какое-то тотальное небытие. И тогда мать говорила: «Не трогай отца».
А в Людвигсбург я действительно попал, с гастролями. Помню, в пивной, к нам подошел мужчина, спросил: «Вы русские?» — и рассказал, что его еще мальчиком во время войны привезли в Германию. И он после войны побоялся возвращаться в СССР и там остался. Работал у хозяев. Он пригласил меня в дом — богатый такой, с хозяйством, с женой-немкой. И мы с ним так напились — плакали, песни пели, и он потом мне показал, где находился концлагерь… Только там уже был салон автомобилей — серебристый, шикарный.
Побег к Джону Леннону
— Мы были подворотней: росли на улице, бегали в трусах, пускали кораблики по лужам… Малолетки, а играли с настоящим оружием. Этого добра после войны в земле столько валялось! И снаряды взрывались, и двоих мальчишек у нас убило… Мы думали, что война — это фейерверк и победа. Однажды бросили мину в костер, да еще по ней били палками, чтобы быстрее взорвалась. Но, на наше счастье, не взорвалась.
— То есть ты с оружием поиграл?
— Еще как! Я в третьем классе тогда был. И до конца школы у меня дома хранились автомат и два пистолета — один немецкий и наш ТТ. Но после того, как я применил его в драке, заступаясь за друга, в дом пришли с обыском. Не посадили: во-первых, я был несовершеннолетним, а во-вторых, говорю же, оружия было как грязи. Но все-таки один пистолет не нашли — и когда позже я уезжал из дома, то подарил его своему товарищу Ромке из нашей музыкальной группы. Той самой, с которой мы бежали в Лондон…
— В Лондон? Зачем?
— Мне было 13 лет, ребята — чуть старше. По радио, которое тогда глушили, в первый раз мы услышали «Битлз». И «битлы», вот поверь, полностью перевернули нам мозги. Захотели создать свою группу, но никаких электрогитар в шахтерском поселке не было, и мы сами делали их из деревяшек: паяли, клепали — и пели. Один из нашей четверки мог переводить тексты, потому что серьезно учил английский. И однажды решили бежать в Лондон. Мы были такие дураки наивные: собрали деньги, разработали маршрут, как добраться до Лондона… Какие там визы, кто про них в шахтерском поселке знал? Но мы свято верили, что будем носить за Джоном, Полем, Ринго и другим Джоном чемоданы, чай им заваривать, картошку жарить… И, может, даже сыграем вместе. Глупость! Но она же, как смелость, города берет.
Так мы добрались до Измаила на поезде и проникли в порт. Более того, дали денег, чтобы нас спрятали в трюме корабля, который шел в Одессу, а оттуда до Лондона на торговом судне — рукой подать. Кто бы нас пустил! Но об этом мы не думали.
Оставить комментарий