В прокат выходит «Ледокол» — фильм-катастрофа о зажатом во льдах Антарктики судне. Экипаж судна сначала борется с вынужденным бездельем, затем — с новым капитаном, который устанавливает на ледоколе суровые порядки, а затем, когда надежды на спасение становится все меньше и меньше, — с голодом, холодом и стихией. «Ледокол» — один из самых дорогих и амбициозных релизов года. Тем любопытнее, что его режиссером стал Николай Хомерики — выпускник парижской киношколы LaFemis, который еще несколько лет назад считался одним из любимцев отборщиков параллельных программ Каннского кинофестиваля. Его первые две полнометражные картины — «977» и «Сказка про темноту» — были участниками каннского «Особого взгляда». Словом, перед нами уже вторая за последний месяц попытка режиссера авторского кино, интересного не самой широкой аудитории, сделать блокбастер национального масштаба. Первая попытка — «Дуэлянт» Алексея Мизгирева — вышла с точки зрения кассовых сборов не самой удачной.
Перед премьерой «Ледокола» корреспондент встретился с Николаем Хомерики. Ваше имя куда больше ассоциируется с авторским кино, хотя сейчас мы с вами разговариваем по поводу «Ледокола» — дорогого фильма-катастрофы, выходящего в широкий прокат. Есть ли разница между тем Николаем Хомерики, который делал артхаусные драмы в 2000-е и и Николаем Хомерики, который делает «русский блокбастер» сегодня?
Николай Хомерики: В 2000-е я был моложе, и тогда главной задачей было самовыражение, хотелось донести миру свое мировоззрение. И я достаточно долго этим занимался. Но меня все-таки нельзя считать режиссером, который делал только так называемое «фестивальное кино». После «977» я долго занимался большим проектом «Беляев», который, к сожалению, так и не состоялся. После «Сказки про темноту» я снял для Первого канала сериал «Синдром дракона», а после фильма «Сердца бумеранг» меня пригласили делать сериал «Тайны города N». Я всегда чередовал авторские вещи с коммерческими. Так что «Ледокол» — вполне логичное продолжение. Тут дело еще в том, что мой фильм «Сердца бумеранг» поставил точку в той концепции, которая сидела у меня внутри. Я этим фильмом сказал про тогдашнее свое мироощущение все, что хотел — и больше повторяться не хочется.
Речь о мироощущении аутичного героя-одиночки? Именно такими ведь были персонажи Алисы Хазановой в «Сказке про темноту» и Александра Яценко в «Сердца бумеранге»? Николай Хомерики: Скажем так — мироощущение бренности бытия. Меня тогда занимала мысль, что люди живут и не понимают, что жизнь конечна. И что нужно обратить внимание на какие-то важные вещи, пока жив. Иначе все пройдет, как в черно-белом кино.
Нужно ли понимать, что, выказавшись на тему бренности бытия, вы теперь будете снимать такие картины, как «Ледокол», который, в общем про жажду жизни? Николай Хомерики: Нет, сейчас мне интересно сделать фильм, который был бы исследованием на тему любви. Отчего же вы собственную «Сказку про темноту» таким исследованием не считаете? Там у вас в финале даже совершенно выдающееся признание в любви присутствует.
Николай Хомерики: Это все-таки довольно безысходная история с не самым счастливым концом. Матерную реплику персонажа Бориса Каморзина, разумеется, можно считать признанием в любви, но понятно ведь, что они с Хазановой на следующий день не поженятся и не проживут долгую и счастливую жизнь. А мне сейчас интересно сделать фильм про то, что происходит после зарождения чувств — то есть начать с того места, с которого другие режиссеры обычно заканчивают.
Звучит как парафраз Толстого: глупые фильмы свадьбой заканчиваются, хорошие — с нее начинаются.
Николай Хомерики: Именно. Хочется сделать кино, в котором свадьба служит отправной точкой. Но пока эти планы отстаиваются где-то в дубовых бочках, я снимаю совсем другое кино, которое мне интересно. Пусть это жанровые проекты, я все равно вижу в них поле для авторского высказывания.
Интересно то, что ваше имя семь-восемь лет назад часто упоминалось в контексте так называемой «новой русской волны» — поколения режиссеров, которое пришло в кино в середине 2000-х. Сегодня многие из тех режиссеров делают совсем другие вещи, и говорить даже о стилистическом или идейном единстве не приходится. Оборачиваясь назад, вы можете найти хоть что-нибудь, что объединяло тогдашнее поколение 30-летних кинематографистов, которые — теперь уже можно говорить точно — так и не стали влиятельной «бандой»?
Николай Хомерики: Тут надо сказать, что сами мы никакой «волной» себя не ощущали — это все про нас написали кинокритики. Пожалуй, единственное, что у нас было общим — это время взросления, которое, конечно, на нас повлияло. Для кого-то этот период называется «лихими девяностыми», а для нас он стал временем, в котором мы почувствовали дух свободы. Я недавно, кстати, участвовал в круглом столе вместе с Бакуром Бакурадзе и Лешей Мизгиревым. Обсуждали феномен режиссеров условного артхауса, которые перекочевали в условный мейнстрим. Ну и договорились мы в итоге до того, что все изначально хотели снимать большое красивое кино для миллионов, а не картины, которые выходят в одном кинотеатре и которые смотрит горстка зрителей. Когда твой фильм со скрипом выходит в прокат — это сильно деморализует. Другое дело, что нам не хочется делать какие-то бездушные дорогие вещи — и вот здесь приходится искать баланс.
В случае с «Ледоколом» найти этот баланс получилось? Насколько вы можете назвать этот проект своей авторской картиной? Николай Хомерики: Мне кажется, с «Ледоколом» вообще все получилось. Но это кино, конечно, продукт нашего совместного творчества с продюсером Игорем Толстуновым. Это фильм, который делался в постоянном диалоге с ним. Хотя на мою творческую свободу тут никто особенно и не покушался.
«Ледокол» отличает одно обстоятельство, которое хорошо вписывает его в контекст вашей фильмографии. Все ваши фильмы — о таких полузакрытых сообществах. Сотрудники научной лаборатории, милиционеры, работники метрополитена, теперь вот экипаж корабля. Откуда такой интерес к замкнутым социумам? Николай Хомерики: У меня, кстати, была в свое время идея снять фильм про религиозную секту. Для меня фильм о членах замкнутых сообществ — удобная форма, чтобы яснее выразить свою мысль. Повседневность и обыденность топит все в быту, а тут все кристаллизуется и выходит наружу в концентрированном виде. То есть для меня такое сообщество — это маленькая модель мира, метафора более крупного социума.
В «Ледоколе» это особенно заметно. Там вообще порой с изумлением видишь раньше вам не слишком свойственные подмигивания современности: например, вся история с бунтом на корабле, который вдруг рассосался сам собой. Туда же — линия капитана корабля, который постоянно закручивает гайки, но в итоге оказывается кругом прав. Выглядит это нарочито, но было ли так задумано?
Николай Хомерики: Может быть, подсознательно я что-то такое и имел в виду, раз вам удалось это прочитать в фильме. Не знаю. Но когда мы снимали сцены, о которых вы говорите, мы думали исключительно про драматургический конфликт двух капитанов. Ну а то, что возникли аналогии с какими-то современными событиями… Цели такой не было, поэтому я сам буду сейчас с этим разбираться. У меня вообще так часто бывает — сниму фильм, и только спустя какое-то время понимаю, что именно я имел в виду.
Оставить комментарий